Накануне выхода газеты «Яшен» лёг я вечером спать.
В этот вечер мне, как одна волна идёт вслед другой, снился один сон за другим.
Вот как было: посплю три минуты и вижу сон, посплю пять минут и опять вижу сон – вконец утомился.
Из виденного во сне то, что мне кажется интересным и хотя бы немного смешным, опубликую, пожалуй, в этом номере «Яшен».
Первый сон
Увидел я во сне внутренность рая. Со всх сторон сияние. Стены из света, потолки. И живые из света, и неживые. И гурии из света, и вильданы с гильманами.
С одной стороны течёт из молока и мёда река Кавсар. На другой стороне растут красивые и величественные райские деревья туба. В воздухе плавают красивые жареные птицы, крича на лету: «Ешьте меня, меня ешьте!» Они своими криками достигают ушей райских служителей в зелёных шёлковых одеждах.
Я их увидел; затем моим глазам предстала комната вся из красного яхонта. Дверь комнаты завешана шёлковым занавесом, украшенным золотыми звёздами. Я, желая посмотреть, кто там в комнате, тихонько отвернул занавес с краю. Смотрю в щёлку, а там сидит покойный Ахмет бай. Всю роскошь и великолепие при нём, пение гурий необыкновенными небесными голосами, от которых замирает сердце, описать невозможно.
Тогда, поскольку при жизни с Ахметом баем я был знаком, я отдёрнул занавес и с приветствием «Ассалямвагалейкум! вошёл внутрь. Ахмет бай, с трудом очнувшись из своей погружённости в наслаждение и удовольствия, уставился на меня долгим взглядом и сказал: «Вагаляйкум ассалям!» После многократных взаимных приветствий он указал мне место. Я сел на одно из золотых-серебряных сидений.
После этого между нами произошёл доподлинный разговор:
– Ты из мира сюда прибыл?
– Да, из мира, бай абзый.
– Как наш Оренбург там?
– Оренбург по-прежнему, без изменений.
– А как?
– То есть всё так, когда ты ушёл; например: «Вакыт» по-
прежнему бранится с «Новым временем», «Молоток» всё время ругается.
– Я оставлял своим детям разную снедь, чтобы им хватило до
рассвета Судного дня. Как с этим, хватит? Не гниёт? Крысы и мыши не губят?
– Это какую снедь?
– Эх ты, глупец! Я и при жизни любил разговаривать намёками,
не понимаешь что ли? Я говорю о медресе своего имени «Хусания».
Тогда, поняв, что Ахмет бай любит намёки, я также перешёл на иносказания:
– Да, да, на оставленной тобой пище видно много белоголовых
крыс и мышей.
– А что делает Мамдух бай, куда смотрит?
– Он тоже в ту же ночь в три часа вышел из ресторана и
потребовал: «Пусть немедленно подадут мне специальный трамвай, плачу 2 тысячи». С жаром и пылом, будто большое дело делает, изображает активную деятельность.
– А редактор «Времени» в своей газете принимает какие-нибудь
меры против этих крыс и мышей? Я при жизни оказывал ему
помощь. Он не отказывался, когда нужно, и после моей смерти
беречь мою пищу. Что он делает?
– В Казани газеты полевее и оренбургский «Молоток», хоть и
поговаривают: «Против мышей и крыс нужно принимать какие-нибудь меры», редактор «Времени» им: «Вы думаете, что совесть только у вас, а у белоголовых мышей нет и частицы совести и чести?», – затевает с ними спор. Даже ставит свою подпись под статьёй в их защиту.
Оберегает мышей, чтоб и ветер их не коснулся. Говорит, вы не понимаете тактики, такие-сякие.
На этом месте я проснулся.
Второй сон
Видел я во сне покойного Мухаммедзакира Бигиева.
Покойный будто бы во дворце средней величины. Дворец сделан из досок. На потолочных досках, смотрю, на каждой золотом написано: «Великие грехи». Глянул на пол, и там на каждой доске написано: «Тысячи, или красавица Хадича». Посмотрел на 4 стены. Стены новые, и на каждой доске написали: «Путешествие за реку».
Покойный посреди этого дворца на стуле перед небольшим столом, опустив глаза, сидит с печальным видом.
Покойный был расстроен до такой степени, что не видел, что я полчаса его рассматриваю.
Через некоторое время подняв голову, увидел меня и говорит: «А, здравствуй, эфенди, ты, наверное, из мира прибыл?
После этого между нами произошёл такой разговор:
– Так это разве тот свет? Вы говорите, что я из мира пришёл.
– Да, это тот свет; это мой дворец на том свете.
В это время я увидел отверстие в крыше сарая. Если её починить, то будет дворец. Я не стал спрашивать причины этого у Закира эфенди, промолчал.
Затем он снова заговорил:
– Мои «Вероотступник» и «Убитая» опубликованы?
– Нет.
– Почему нет? Я, хоть и на том свете, слышал, что после моей
смерти несколько лет спустя, наступила свобода, что государство разрешило печатать разные произведения, и хорошие издатели вышли на арену. Почему мои произведения не печатаются?
– Так, не печатаются. Твой младший брат Муса Бигиев печатает
каждую неделю свои никому не нужные правила орфоэпического чтения Корана и свои старые книги, а с твоими книгами не спешит.
Когда я это сказал, Закир эфенди совсем расстроился и сказал:
«Что он делает, этот Муса!»
Я: «Ах, самые первые цветы весны нашей литературы! Отчего они остались совсем без солнца!», – сказавши это, проснулся.
Перевод В.Думаевой-Валиевой
Оригинал татарском: Төшемдә күргәннәрем
(Из сборника: Избранное/Габдулла Тукай; Перевод с татарского В.С.Думаевой-Валиевой. — Казань: Магариф, 2008. — 223 с.)