I часть
Двадцать шестого февраля 1913 года владелец казанской больницы на Вознесенской улице доктор медицины Гирш Клячкин госпитализировал истощённого чахоточного юношу Габдуллу Тукаева. Свои последние тридцать шесть дней поэт прожил рядом с этим врачом.
Хозяин крупнейшей казанской частной лечебницы с постоянными кроватями и с отделением для физических методов лечения известный врач Григорий Абрамович (Гирш-Давид Абрамович) Клячкин рисковал — по Уставу своей лечебницы, утверждённому 22 мая 1903 года министром внутренних дел России Зиновьевым, он не мог принимать в стационар заразных больных. Как и положено, лечебница находилась под постоянным наблюдением врачебного отделения Казанского губернского правления, куда регулярно отправлялись срочные ведомости и сведения о больных, поступавшие в стационарное отделение больные предъявляли для прописки в местном полицейском участке свои документы на жительство, и учредитель хранил их у себя в сейфе до выписки больного из заведения. Скрыть госпитализацию человека с терминальной, самой заразной формой туберкулёза легких было непросто.
Почему опытный врач и медицинский коммерсант пошёл на обман? Знал что-то о поэте от пришедших накануне его друзей? Полистал, не понимая ни слова, принесённый ими десяток тонких книжечек с его стихами? Или двадцать шестого февраля на приёме в своём кабинете, встретив уже нездешний взор почти невесомого юноши с ликом святого, заглянувшего за роковую черту, пожалел его?
По Уставу Клячкин имел право пользовать неимущих больных безвозмездно, на своё усмотрение. В стационаре для них была одна бесплатная кровать в общей палате. Но Клячкин хорошо знал про непрерывный чахоточный надрывный кашель с гнойной мокротой и кровью, бессонные ночи в удушье и обильном поте, и поместил Габдуллу Тукаева на первом этаже в одноместную палату с двумя окнами в Молочный переулок. Так всем было удобнее.
После своей нетопленой шестиметровой комнаты в номерах «Булгар», непреодолимых для тяжелобольного трудностей с туалетом, стиркой, уборкой, приготовлением пищи, еле передвигавший ноги Габдулла оказался в совсем другой жизни. У Клячкина в тёплой светлой палате с высоким потолком, водопроводом, фаянсовым умывальником ему были готовы кровать с пуховыми подушками, тёплым одеялом, белоснежным бельём, мягкая пижама, байковый халат, полотенца, тапочки, чистая посуда. Санитары и фельдшерицы ухаживали, помогали. Кормили досыта трижды в день. Когда он имел всё это в последний раз?
Для консультации Григорий Абрамович пригласил своих коллег и друзей, докторов медицины, имевших на соседних улицах собственные медицинские амбулатории,— терапевта Романа Альбертовича Лурию и офтальмолога Абрама Ароновича Элинсона. Вердикт врачей был печален: чахотка, одно лёгкое разрушено полностью, от второго осталась лишь небольшая часть; старый, запущенный туберкулёзный процесс глаза, слепота на него; тяжёлое истощение, лёгочно-сердечная недостаточность. Месяц впереди, не больше.
Через много лет один из ведущих физиотерапевтов СССР, один из создателей в 1920 году Казанского клинического института, будущего Государственного института для усовершенствования врачей имени В. И. Ленина, заведующий клиникой и кафедрой физиотерапии профессор Григорий Абрамович Клячкин многократно рассказывал в семье и в клинике о весне 1913 года, о месяце рядом с умирающим мальчиком, великим Габдуллой Тукаем. Клячкину в 1913 году было сорок семь, Габдулле на двадцать лет меньше. Но в нескончаемом людском потоке большой больницы Григорий Абрамович безошибочно ощутил богоизбранность угасавшего на его глазах юноши, его душевный огонь, мудрость не по возрасту, будто тот прожил долгую-долгую жизнь. Они беседовали вечерами. Григорий Абрамович приносил Габдулле книги из своей библиотеки. Габдулла понимал, что умирает, обдумывал своё завещание и судьбу прав на издание произведений — книгоиздатели, почуяв добычу, устроили за ними гонку. Последний пришел с договором к уже агонизировавшему Тукаю. Клячкин в те дни направил к Габдулле своего адвоката.
…Габдулла Тукай болел давно. Туберкулёз глаза был с младенчества. Лёгочный процесс догнал позже. В 1907 году в Кушлауче на очередной призывной комиссии его освободили от воинской повинности из-за туберкулеза. В Казани в бытовой неустроенности Габдуллы, холоде, недоедании палочка Коха делала своё дело безнаказанно. Габдулла долго не обращался к врачам, хотя понимал, что дело плохо.
Вот кое-что из прессы 1911–1913 годов.
В конце 1911 года Габдулла Тукай побывал у своей тёти Рабиги Амировой в деревне Училе. Она вспоминала: «Он сам не смог выбраться из саней. Ни вещей у него не было, ни денег. Почти неделю он не мог подняться с постели. И настроение у него было подавленное, толком ничего не рассказывал». Рабига готовила еду, а её муж кормил Габдуллу.
В журнале «Ялт-Йолт» от 21 января 1912 года Тукай написал о себе : «…То ли из чрезмерного фанатизма, то ли по иной причине, с самого моего детства я не верил медицине. И всегда сравнивал докторов, которые видели причину болезни с тем, что «нервы расстроены», с бабками, которые каждую болезнь объясняли мором». В той же газете он признался: «Вернувшись в Казань, я решил жить так же один-одинёшенек, никуда не ходить, никого не принимать, кушать и спать, читать и писать, болеть и не стонать». Тогда он как раз переехал в новый номер в гостинице, где его встретило множество клопов и крыс. Тукай не мог заснуть, и написал тогда: «Если номер у тебя красив, то в нём будут крысы. И тут рваная, и там рваная есть у меня шуба. Есть у меня шуба, с одной стороны порвалась, с другой расползлась» («Ялт-Йолт», 11 марта 1912).
Туберкулёзные больные в конце болезни нередко начинают метаться из края в край, ищут спасения. Тукай едет то в Троицк на кумыс, то в Петербург, где в клинике профессора Поля впервые прозвучал диагноз чахотки. Оттуда опять в Троицк. Бездомный. Одинокий. Умирающий. Конечно, ему было и страшно, и горько. Силы иссякли, и настал момент, когда он смирился с неизбежным. Фатих Амирхан вспоминал: «Не только нам, но и ему самому было ясно, что каждый кашель уносит кусочек его жизни. Но он не любил говорить об этом. В последние дни он предпочитал одиночество. Когда он сидел один, глубоко задумавшись, то, казалось, приходил к мыслям, внушавшим ему душевный покой. После подобных минут он говорил о жизни светло и бодро».
И вот этот последний, самый тяжёлый месяц у доктора Клячкина. Ему тепло, сытно, светло, колют для сердца камфару. Габдулла работает. На тумбочке у его кровати книги и рукописи. Он редактирует однотомник из четырёхсот своих лучших стихотворений. Пишет поэтическое завещание — статью «Первое дело после пробуждения», «Два примечания» в «Ялт-Йолт», стихи, фельетоны, записки друзьям. Последняя от 28 марта: «Уважаемая Зайнаб-ханум! В восьмой номер послал всё, что было. Первую корректуру нужно бы мне посмотреть. Кроме того, хорошо бы все эти стихотворения поместить в одном номере. Было бы весомей. Хотя чувствую, цензор вычеркнет одну-две строфы из «Слова Толстого». Тогда тем более обязательно напечатать всё. Г. Тукай».
Первого апреля трое друзей Тукая привели в больницу фотографа и уговорили Габдуллу сделать снимки. На портретном он один, лицо его просветлённое, спокойное, взор недосягаем. На другом за ним трое: друг юности Габдулла Кариев, журналист Шигаб Ахмеров и писатель Фатих Сайфи-Казанлы.
На следующий день вечером Габдуллы Тукая не стало. По уставу, срочный билет лечебницы за подписью учредителя с обозначением времени и метода лечения и паспорт Абдуллы Тукаева Клячкин передал в местное полицейское управление.
II часть
Габдуллу Тукая хоронили в час дня четвертого апреля из больницы Клячкина. Такого шествия татар Казань ещё не видела. Очевидцы называли цифры от пяти до десяти тысяч человек. Татары тогда почувствовали себя могучей и дружной нацией — смерть их лучшего народного поэта показала это. Ещё долгое время в казанские газеты шли телеграммы и письма, стихи памяти Тукая. Бизнесмены на этой волне любви к поэту спешно делали дело — выпустили мыло «Тукай», конфеты «Тукай», спички «Тукай», книгоиздатели бойко торговали книгами и фотографиями Тукая. Оказывается, этот долго умиравший от чахотки одинокий юноша был нужен всем. Где же все они были, когда он замерзал и сражался с клопами в нетопленом шестиметровом номере…
Судьба некоторых следов пребывания Габдуллы Тукая на земле оказалась непростой.
Сложно сказать, когда именно, но скорее всего в революцию документы из полицейского архива Казани за 1913 год были почти полностью уничтожены. Донесение доктора Клячкина о пребывании в его клинике Тукая не сохранилось. То же случилось и с архивом документов в клинике Клячкина — уничтожен полностью.
В начале перестройки в музей города Уральска пришёл мужчина, житель дома Мотыгуллы Тухватуллина, и попросил убрать ржавые железяки из подвала. В Уральске и Казани хорошо знали, что в этом подвале в 1905 году друг Габдуллы Тукая сын Мотыгуллы Камиль организовал типографию, в которой Габдулла Тукай был наборщиком. Тут напечатаны его первые стихи, газета «Фикер», журнал «Эль-гаср эль-джадид», редактором его был Тукай, сатирический журнал «Уклар» тоже под его редакцией. Отсюда, измерив силу своего слова, шагнул в самостоятельную жизнь смелый и неподкупный трибун и поэт Габдулла Тукай. Его наборный станок попросили в музей в Кырлае. А печатные станки никому не понадобились, и их совсем недавно сдали на металлолом.
В номерах «Булгар» в Казани почему-то не разместили музей Тукая, хотя именно тут он и жил в Казани, и каждая половица в коридорах помнила ёго легкие шаги, а стены помнили его голос и взор. Здание в 2008 году за ночь снесли, обломки вывезли на свалку, всё, даже толстые половые доски из коридора и сороковой комнаты, по которым он ступал. Потрясённые горожане с развалин уносили с собой кусочки кирпичей.
В 2003 году здание бывшей Клячкинской больницы для Минздрава Республики Татарстан освободила кафедра акушерства и гинекологии Казанской медицинской академии. Пока делали проект реконструкции, здание разграбили, украли старинные трёхметровые зеркала в резных рамах, медную женскую скульптуру с парадной лестницы, ободрали в палате Тукая старинный фаянсовый умывальник и рифлёный кафель, тот самый, что виден на последних фото поэта, и по нему было найдено это место. Забыта сегодня и судьба спасённой Ростиславом Ивановичем Туишевым бронзовой мемориальной доски из клиники Клячкина, что создана наверняка известным скульптором и когда-то, видимо, к какой-то дате, была водружена на стену Клячкинской клиники как раз между окон палаты Тукая.
С последних фото Тукая, сделанных 1 апреля 1913 года в палате Клячкинской больницы, позднее вымарали фон и друзей за его спиной. Одного из них, Фатиха Сайфи-Казанлы, 3 августа 1937 года как врага народа расстреляли и закопали на Донском кладбище Москвы. По меркам большевиков этот человек не имел права стоять на фото сзади великого национального поэта. Но наши читатели вновь могут видеть на этой прощальной фотографии Тукая то, как всё было на самом деле — Габдуллу и его ближайших друзей у его постели в самые тяжёлые часы. Благодаря этим людям человечество имеет последние прощальные портреты поэта.
Чудом дожил до восьмидесяти лет профессор Гирш Абрамович Клячкин. Но ни один музей и сайт памяти Тукая не расскажет о нём ничего, кроме короткой фразы «В Клячкинской больнице умер Тукай, оттуда его и хоронили». А между тем…
В 1914 году Гирш Абрамович Клячкин, уже немолодой, непризывной, пошёл на войну, три года возглавлял прифронтовой неврологический госпиталь. В 1918 году в Казани большевики больницу у Клячкина отняли, и он два года работал в казанском военном госпитале. В 1920 году в Казани создали Клинический институт для доучивания и переучивания армии заурядврачей, с 1914 года мобилизованных на войны студентами, без диплома. Казань, тыловая госпитальная база воюющей армии, была полна калек — с первых дней войны 1914 года по триста с лишком тяжелораненых в день привозили в Казань, и многие тут так и остались. С ними в 1920 году тоже что-то нужно было делать. Эпидемии. Разруха полнейшая. Лекарственный голод. Что на учёбе в Клиническом институте посоветовать врачам как доступный метод лечения? Курортологию и физиотерапию!
Ректор института Роман Альбертович Лурия пригласил Клячкина, выделил ему для кафедры и клиники в здании больницы Общины сестёр милосердия Красного креста на Большой Красной улице две комнаты в подвале. Но это же был Гирш Клячкин! Он отправился к начальству большевиков, и скоро Клинический институт переехал в огромное пустовавшее здание Поземельного банка на Горшечной улице. Денег не было, институт то и дело грозили закрыть. А Клячкин начал реконструкцию правого крыла бывшего банка, переделывал его под современную, достойную европейских образцов клинику. Ходил на приёмы к властям в Казани и Москве, писал объяснительные записки, и получал средства на строительство клиники и зарубежную физиотерапевтическую аппаратуру. В подвальном этаже бывшего банка с марта 1922 года начала работу водолечебница — полная немецкая душевая кафедра, радоновые, сероводородные, жемчужные, йодобромные, скипидарные ванны. На первом этаже работали богато оборудованные кабинеты электросветолечения, массажа, лечебной гимнастики. На втором этаже разместились пятьдесят коек стационара клиники физиотерапии. С первого и второго этажей на появившемся тут лифте можно было подняться на крышу, где был выстроен солярий, и в ясные дни пациенты под наблюдением медперсонала принимали там солнечные ванны. С августа 1924 года больных принимала грязелечебница. Лечебные грязи Клячкину возила из Кавказских Минеральных Вод железная дорога, а профессор за это консультировал в её казанской поликлинике.
Из больниц и поликлиник Казани поток благодарных больных опять потёк к Клячкину. Жизнь вокруг него, как и встарь, била ключом. И называлось всё это не институтская клиника, не кафедра, а, конечно, «Институт физиотерапии». Это же был Гирш Клячкин! Вскоре он организовал доставку лечебных грязей в Казань в таком количестве, что в каждой поликлинике и больнице военных и тыловых калек лечили как на лучших курортах. Потихонечку, аппарат за аппаратом, появилась в республике и остальная физиотерапия. Начали строить местные санатории. Всё это Гирш Клячкин! В 1925 году его избрали профессором института и заведующим кафедрой. Его по праву назвали одним из основателей Казанского ГИДУВа и всей реабилитационной медицинской службы Татарии. Начальство хотело лечиться только у него.
Но это не помогало от всевидящего ока пролетарской общественности. То и дело на профессора Клячкина поступали доносы о том, что он вовсе не сын ремесленника-скорняка, как значится в анкете отдела кадров, а капиталист и эксплуататор, наживавшийся на здоровье трудового народа. Григорий Абрамович оправдывался, представлял нотариальные показания свидетелей о нищете родителей и их большой семьи. Что поделать, в те годы это было попыткой спасения. В 1925 году донос написали грязевщики и санитары институтской водолечебницы, потребовали, чтобы их тяжёлый и вредный труд был приравнен к профессорскому по зарплате и почестям, а непролетарского профессора чтобы вместо них — в фартук кожаный и — в подвал грязью командовать.
Клячкин оправдывался, писал бумаги в Наркомат труда наркому Догадову, другие профессора института его поддержали. Чудом в 1926 году нарком здравоохранения Семашко, казанец, послал профессора Клячкина в Германию посмотреть, что там новенького в курортном деле. Это в 1933 году старику припомнили, как и всё остальное. В ответ в феврале 1933 года он отослал следующий документ.
«Объяснительная записка по поводу моего заявления относительно заведования мною в Казани частной лечебницей.
Будучи сыном весьма небогатых родителей и не имея никаких собственных материальных средств, я, естественно, не мог быть собственником лечебного учреждения стоимостью, вероятно, более 50 000 рублей. Фактически эта лечебница принадлежала гр. Григорьеву, женившемуся на вдове миллионера Журавлёва, но ввиду запрещения неврачам иметь лечебницы и заведовать ими, я был как специалист по рекомендации профессора Л. О. Даркшевича приглашён заведовать этой лечебницей, которая номинально считалась как бы моей собственностью. Профессор Даркшевич в прилагаемом своём отзыве о моей научной деятельности ставит даже мне в большую заслугу организацию и заведование этой лечебницей. Да, кроме того, у нас сейчас в Союзе имеется много профессоров (медиков, инженеров и пр.) имевших и заведовавших собственными заведениями, и это не помешало им получать весьма высокие оценки Советского правительства, не говоря о пенсии за заслуги перед Советской общественностью. Наконец, как могли засвидетельствовать некоторые весьма ответственные советские работники (хотя бы нарком РКИ товарищ Байчурин, тов. Баертдинов, тов. Накиевкин и др.), эта лечебница во время белочехов оказывала помощь лицам, находившим здесь убежище против преследования белыми, за что заведовавший подвергался серьёзной опасности».
Отмахиваясь от пролетарских нападок, Григорий Абрамович вспомнил спасённых им большевиков, но ни словом не обмолвился о Габдулле Тукае в своей клинике. Видимо, официальные чиновники от советской литературы ещё не признали тогда первенство любимого народного поэта, долгое время считавшегося в СССР буржуазным и религиозным апологетом.
Хотя старые казанцы ещё помнят про знаменитую больницу на улице Островского напротив ТЮЗа, бывшего дворца купцов Журавлёвых, увы, забыт чудесный, смелый, неутомимый и несгибаемый Гирш Клячкин, врач и организатор здравоохранения. А кто знает, может, кто из современных историков родился лишь потому, что его дедушку или бабушку вовремя правильно полечили в клячкинской больнице?
Марина ПОДОЛЬСКАЯ