Как было указано, народная песня и музыка играли в жизни и творчестве Г.Тукая весьма значительную роль. Отсюда, естественно, возникает возможность рассмотрения музыкально-эстетических взглядов поэта. Во времена Тукая отношение религии ислама к музыке было не однозначным, если не сказать резко отрицательным. Вот как иронически описывает Тукай бытовавшую тогда реакцию на музыку: «Поэтому наши братья-татары, услышав музыку и песни, не должны лезть на печку в страхе: «О господи, Даджал объявился» и забываться чтением «Кэхаф-суры» под девятью одеялами и пятью тулупами вдобавок, заткнув уши ватой и завязав глаза»* (*Тукай Г. Литературно-музыкальный вечер. // Тукай Г. Избранное в двух томах. Т.2, с.34.). Нужно было сильно любить музыку и иметь мужество, чтобы противостоять такому повальному отрицательному отношению к музыке со стороны всесильного духовенства. Поэт, являясь передовым человеком своего времени, придавал музыке очень большое значение в деле повышения культуры татарского народа. Веря в большие созидательные силы своей нации, Тукай говорит, что она «не умерла и не заснула, она только лишилась сознания»* (*Там же, с.25.). И вот, чтобы привести ее в сознание, поэт наравне с другими видами культуры, как литература и публицистика, упоминает и о музыке. Тукай пишет: «Мое скромное мнение об этом таково: давайте окропим нашу нацию душистым нектаром цветов литературы, овеем ее мягким ветерком газетных вееров и вольем в ее уста живительную влагу объединения и совместного труда; вдохновим ее музыкой, услаждающей душу, в ярких картинах отразим ее собственное лицо, пусть раскроются ее глаза, пусть оглядится она вокруг, соберется с мыслями»* (*Там же, с.24.). В этой же статье «Национальные чувства» поэт пишет: «И наша нация нуждается в настоящих писателях, художниках, в новой… истинно национальной поэзии, музыке и всем том, что способствовало бы прогрессу как и в жизни других наций»* (*Там же, с.31.). В статье «Литературно-музыкальный вечер он далее говорит: «Воскресив родившиеся в сокровенных тайниках души наших прадедов такие песни, как «Тефкилев», «Аллюки», «Сакмар», литературный вечер поможет вселить в души наших настоящих и будущих детей новые и новые национальные чувства, страстную веру в светлое будущее и, как теплый, мягкий ветер солнечного лета, вдохнет новый дух в зачерствевшее сердце молодежи. Этот литературный вечер заставит прозвучать наши любимые песни и мелодии из уст образованной молодежи, а не обитателей грязных углов публичных домов»* (*Там же, с.34.). Перечисляя в своей лекции «Народная литература» достоинства татарского народа, как создателя всех духовных ценностей, в чем поэт сближается с мнением М.Горького, Тукай не забывает упомянуть и о музыкальности народа: «По правде говоря, народ велик, он могуч, он страстен, он музыкален, он писатель, он поэт»* (*Там же, с.9.). Поэтому Тукай радуется от души, когда видит, что музыка наряду с другими видами искусства начинает занимать в культурной жизни татар подобающее ей места. Так, в своей лекции «Народная литература» Тукай говорит об этом: «Ведь всем известно, что до 1905 года, до того, как грянул 1905 год и настал час свободы, мы, мусульмане России, находились в состоянии какого-то общего застоя, забытья. В этом состоянии начали забываться и наши национальные мелодии. Если случалось запеть песню на такой протяжный мотив, как «Сакмар су», «Аллюки», то приходилось слышать: «Оставь, пожалуйста, эти дедовские мелодии, спой новое». Да, пришла свобода, в жизнь вступила наша молодежь. Она окунулась в народ. И оживила те национальные мелодии, которые как-то уже перестал и замечать или совсем были забыты. Молодежь стала писать книги. Татары, не знавшие раньше никакого музыкального инструмента, кроме «итальянской гармоники», начали создавать струнные оркестры, на каких-то «ковше-подобных» мандолинах зазвучали национальные мелодии. Когда же десяток молодцов на этих «ковшах» начали исполнять старый «Зиляйлюк», то даже тот, кто раньше говорил: «Оставь эти дедовские мелодии, сыграй-ка лучше «Эпипэ», — навострил уши, и у него мурашки побежали по спине. Он почувствовал, что ошибался, и обратил свою любовь к нашим старым национальным мелодиям и напевам* (*Там же, с.17,18.).
Силой судьбы оказавшийся среди народных низов, который воспитывался на руках представителей простого народа, поэт с детства непосредственно соприкоснулся с народным творчеством, будь то песни, сказки, байты, поговорки или пословицы. Как известно, Тукай, находясь еще в медресе г.Уральска, записывал в особую тетрадь татарские народные песни. Эта тетрадь была обнаружена только в 1946 году. Известны 29 текстов народных песен, записанных поэтом. Любопытна в этом факте запись из всего богатства народного искусства именно песен, что говорит о большом пристрастии поэта к этому жанру. Что это за песни в отношении своей жанровой принадлежности? Оказывается на поверку, что это песни в основном или шакирдские («Кәримәкәй» көе, «Сәлим бабай» көе, «Аксак Йосып» көе и др.), или дружеские, которые пелись главным образом в купеческой среде («Аргымак» көе, «Җырчы Фәхри» көе и др.). Это — в основном любовная лирика, характерная для татарского городского песенного творчества с различными оттенками — то любовной страсти, то любовного чувства, данного в шутливой форме и т.д. Имеются среди этих записей Тукая и другие жанры, как например, песня зимагоров («Сибиряклар» көе) и один байт («Солдат» бәете). Были и башкирские народные песни, о чем говорилось выше. Песни различны по своей структуре — от коротких песен с четырехстрочной строфой («Сандугач» көе и др.) до протяжной с постоянно изменяющимся припевом в каждой строфе («Агыйдел» көе и др.). Таким образом это песни, характерные для мужской компании. Так, поэт, начав в юности с записи народных песен, приходит к мысли об их публикации в 1910, когда он жил уже в Казани, под названием «Халык моңнары» («Народные мелодии»). И вот эта собирательская работа выливается у него впоследствии в лекцию о «Народной литературе» которую он прочел 15 апреля 1910 года в «Восточном клубе» г.Казани. Мир народных представлений глубоко вошел в сознание поэта и определил на всю жизнь, в частности и его музыкально-эстетические взгляды и вкусы. Поэтому народная песня становится для поэта эталоном, образцом для подражания. «Если кого-то это простое негромкое «пение» песен вовсе не трогало, то они у меня задевали самые тонкие струны души. После этого и я стал чувства излагать, следуя духу, букве и мелодии этих песен», — писал поэт в своем предисловии к сборнику «Народные мелодии». Музыкально весьма одаренный, он проникается большой любовью к музыкальному творчеству своего народа, в частности к народным песням. И эту любовь к народным песням воспринятым, по словам поэта, «с детства», он пронес в течение всей своей короткой, но насыщенной творчеством жизни.
Знание песенного творчества своего народа не из чужих рук, а из собственных наблюдений, проявляется у Тукая уже в том, что он народные песни делит, как это делалось и в самом народном быту, на «протяжные» и «короткие» песни. Поэт говорит и о такой черте татарского народного творчества, как существование моды на новые напевы: «Не знаю, как у других народов, но у нас нет года, чтобы где-нибудь не сочинили новую мелодию. — Слышал ли ты новый мотив, сложенный в этом году? Вон (такой-то абзы) с Макарьевской ярмарки привез новую песню, — подобные слова в народе слышишь очень часто. Как только в этом году появляется новый мотив, — народ уже не поет и не играет старые песни. В деревнях джигиты, особенно осенью рекруты, до тех пор не расстаются с новой песней, пока не напоются досыта.»* (*Тукай Г. Избранное в двух томах. Т.2, с.16.)
Тукай с большой любовью говорит о неисчислимости песен в татарском народе, которые «как особое достояние живут в отдельных уездах и селах»* (*Там же, с. 17.). Понимая, что народные песни не рождаются случайно, а имеют своим появлением ту или иную причину, поэт в своей лекции указывает на такие версии возникновения некоторых наиболее известных татарских песен («Тефкилев», «Ашказар», (название реки), «Сак-Сок» и др.)* (*Тукай Габдулла. Сочинения в пяти томах. Т.4, с.168, 170.). В сущности, говоря о том, что «какую бы народную песню мы ни взяли, при тонком исследовании и изучении она, без сомнения, раскроет перед нами душу народа, расскажет о его чаяниях, поведает думы и мысли»* (*Тукай Г. Избранное в двух томах. Т.2, с.8.), Тукай сближается с современным видением этого вопроса. Таким образом, можно отметить у Тукая научный подход к народному творчеству и, в частности к народным песням. Он отмечает как характерные черты народного творчества анонимность, бесписьменность, вариантность, заложив тем самым научные основы татарской фольклористики. Исходя из этих своих позиций, Тукай замечает: «Во многих современных наших песнях встречаются слова: судьба, ислам, бог. Интересно, неужели окончательно позабыты песни далеких языческих времен?». Научно-художественный подход Тукая к народным песням проявляется и тогда, когда он утверждает: «Наши народные песни являются подлинно национальными, свободными от всякого постороннего влияния (арабского, турецкого, узбекского), поэтому я придаю им историческое значение, люблю их»* (*Там же, с.20.).
Все сказанное и позволяет поэту прочесть дифирамб татарской народной песне: «Народные песни — это самое дорогое и ценное наследие наших предков. Да, это дорогое наследие, ценное наследие! Булгарские города с их оригинальной архитектурой и булгарские деревни исчезли без следа, разрушились, будто их и не было. А наше драгоценное наследство — народные песни — и пушки
не разбили, и стрелы не пронзили. Пережив многие белы и напасти, они вопреки всем невзгодам сохранились в памяти народа. Они живы и здравствуют, они всегда будут звучать. Народные песни дороже жемчугов и рубинов — и потому их надо беречь, знать. Надо стараться не растерять их. Надо помнить о том, что народные песни — никогда не тускнеющее, чистое и прозрачное зеркало народной души». В татарском народно-песенном творчестве Тукая особенно привлекали протяжные песни, такие, как «Зиляйлюк», «Аллюки», «Тафтиляу». «Сакмар». Это объяснялось, несомненно, высокими музыкально-художественными достоинствами этих песен, позволившими отнести их к «песенной классике» татарского народа.
В своей лекции «Народная литература» Тукай, не будучи музыкантом, впервые обращает внимание на национально-своеобразное исполнение татарских народных песен. «По-моему, в исполнении песен и мелодий нашего народа, — пишет Тукай, — есть, кажется, и свои особенности. У нас не принято петь низким голосом, напрягаясь и широко раскрывая рот, как у других народов. Более принятым и красивым у нас считается пение при чуть раскрытых губах, мягким голосом, немного похожим на звуки музыкального инструмента. Например: если бы я был глухим и посмотрел на рот поющего татарина, я никак не подумал бы, что он поет, а решил бы, что он о чем-то горячо рассказывает. Если же я, будучи глухим, посмотрел бы на поющего русского, то, видя, как у него широко и напряженно разинут рот, я, без сомнения, понял бы, что он именно поет. Я хорошо помню: у нас в медресе был певец, пользовавшийся признанием всех шакирдов. Он исполнял короткие и протяжные мелодии, еле раскрывая губы, так что между ними мог бы пройти только листок тонкого картона. Его пение, как говорится, из-под усов, нам было очень по душе»* (*Там же, с 18.). Так поэт впервые раскрыл народную эстетику. В народе о таком исполнении народных песен говорят «моңлы җырлый», то есть поет с чувством, с душой. Об этом поется и в народных песнях:
Сандугач сайрый, ай, тирәктә,
Тавышкаен сала да йөреккә.
Тыңласаң җыр, тыңла моңлылардан,
Моңлы ла җыр кала йөрәктә.
Соловей поет, ай, в тополях —
Пение его оставляет след в сердце.
Если хочешь слушать песню,
Слушай ее от певцов, поющих задушевно,
Задушевная песня оставляет след в сердце.
Музыкально-эстетические взгляды и вкусы Тукая были воспитаны народными идеалами и отражали народную эстетику. И исходя из своих взглядов, поэт порицал то, что не отвечало высокому строю народных идеалов. Так, он резко относился к тому, что было порождено пустой развлекательностью на потребу невзыскательной публики. Речь идет о музыке, отражающей коммерческие интересы. Такую музыку Тукай высмеивал со всей присущей ему едкостью. Мы имеем в виду его стихи, осуждающие исполнение татарских песен на граммофонных пластинках («Граммофонда татар җырлары» — «Татарские песни, исполненные на граммофоне»):
Тынычлыкны боза аның эче таушы,
Килә аннан, бер тыңласаң, мәче таушы,
Бер тыңласаң, чинау килә, бер тыңласаң, —
Майламаган арба тәгәрмәче таушы!
Нарушает тишину его резкий голос.
Если послушать, слышится то мяуканье кошки,
Слышится то рев, то скрип несмазанной телеги.
В своей «Специальной статье» Тукай дает еще более резкую оценку такому пению. «Заметили ли вы? — пишет поэт. — Исполнение песен для граммофона превратилось в специальность проституток, каких-то бездельников и прихлебателей. Даже казанские «Коза Маги», «Подвал Фатыма», «Хусни с собакой», «Девочки публичных домов», распевая в различных городах из граммофона, совсем опозорили вкус и слух нашей нации. Развратный голос, развратный дух, развратный напев! Развратный смысл!»* (*Тукай Г. Избранное в двух томах. Т.2, с.224.)
Не отвечало его эстетическим вкусам, по-видимому, и пение Камиля Мутыйги, хотя их и связывало давнее знакомство. Чтобы разобраться в этом непростом вопросе, обратимся к высказыванию по этому поводу не самого поэта, а известного татарского композитора С.Габяши. «Из концертирующих исполнителей песен первым был Камиль Мутыйги — пишет он. — Однако он, во-первых, из-за невозможности подобрать для своего баритона подходящие татарские песни, во-вторых, из-за старания внести в свое исполнение новизну, в-третьих, по-видимому, исходя из своих природных данных, не использовал протяжные башкирские песни, брал в большинстве случаев русские напевы и пел их с легковесными шуточными словами, и тем снискал популярность в татарском мире»* (*Габәши С. Татар сәхнәсендә музыка — Музыка на татарской сцене. // Газиз Альмухаметов и Султан Габяши в Казани. Материалы и документы. Вст. ст., сост., комм, и переводы Ю.Исанбет. Уфа, 1995, с.81.). Певец с подобным репертуаром, хотя быть может и с хорошим голосом, не мог несомненно удовлетворить взыскательного к музыке Тукая. В «Специальной статье» Тукай пишет: «Мне не приходилось слушать Латыпова (певца. — Р.И.), но мне унизительно даже вспоминать о таких горлодерах, как Камиль»* (*Тукай Г. Избранное в двух томах. Т.2, с.224.).
Более того, в стихотворении «Сибгатуллин» Тукай дает неприглядный портрет этого певца:
Бер җегет, шәмдәй, буен катрып йөри,
Алга дип, милләт, сине чакрып йөри,
Белмисең, милләт, синең хаккың өчен
Нинди җырлар ул егет шапрып йөри.
Ул синеңчен, милләтем, атлып йөри,
Армый-талмый, көн вә төн ватлып йөри;
Җаны һәм вөҗданы шул юлда фида:
Кайда бай курсә, шуңар сатлып йөри.
Кайда барса, шунда «милләт» дип йөри,
«Мин-мөхәррир һәм дә бик шәп!» — дип йөри.
Инде дә, милләт, төрәкъкый итмәсәң:
Рестоннарга кереп акрып йөри!
Этот джигит свой стан, как свечу несет.
Нация, слышишь? Тебя он зовет вперед.
Вечно заботится он о твоей судьбе,
Нация! Песнь изрыгает он о тебе.
Трудится он для тебя и день, и ночь.
Бегает, мучится — бегать стало невмочь.
Где же ты, нация, преданней сына найдешь?!
Всем толстосумам он продается за грош.
Где бы он ни был, — о нации трескотня.
Вот он кричит: «Нет писателя лучше меня!»
Нация, что же ты теперь не идешь вперед?
Слышишь, как он в кабаках о тебе орет?
Отношение же к профессиональной музыке у Тукая было неоднозначным. На свою поездку в Петербург поэт возлагал большие надежды, но из-за его болезни они не оправдались. Он не смог в Петербурге походить по театрам и музеям, но познакомился с богатой фонотекой ахуна С.Баязитова, бывшего также редактором и издателем газеты «Нур» («Луч»). «Лишь при посещении Сафы эфенди я получал духовное удовлетворение — пишет поэт позже. — Там граммофон, дорогие пластинки, сложенные с пола до потолка. Разные арии. Все знаменитые певцы и певицы. Слушали граммофон до тех пор, пока до предела не утомлялся слух. Перед тем, как завести его, Сафа эфенди объявлял, кем и какая ария будет сейчас исполнена.» Граммофонные пластинки познакомили Тукая и с операми, созданными по сюжетам любимых им поэтов А.С.Пушкина и М.Ю.Лермонтова. Это «Евгений Онегин» П.И.Чайковского и «Демон» А.Г.Рубинштейна. Однако оперное искусство Тукай воспринимает как нечто искусственное, не сообразное с естественным выражением чувств. Так, в той же «Специальной статье» он описывает свое впечатление от исполнения арии Онегина из оперы П.И.Чайковского «Евгений Онегин»: «Вот ария Онегина. Татьяна сидит в саду. Онегин, появившись из-за деревьев, начинает пять низким голосом, который заставил бы вздрогнуть даже мужчину. Татьяна в страхе любви только что убежала от Онегина из дома в сад. Сердце бьется яростно. Я подумал, что если бы довелось увидеть это на сцене, то мне бы казалось совершенно искусственным, как Онегин в минуты такого состояния, полного внутреннего смысла, благородного трепета и растерянности, подходит к Татьяне и начинает кричать, как бык»* (*Тукай Г. Избранное в двух томах. Т.2, с.231.). Тукай и сам признает возможность ошибочности такого суждения и добавляет: «Это потому, что я, надо, признаться, до сих пор как следует не знаком с оперой. В этом году, заранее чувствуя свое разочарование, в первый раз в жизни думаю начать посещение оперы. Хочу как-нибудь, «получить знания» в этой области и понять ее». И здесь поэт не равнодушен к музыке и проявляет к опере большой интерес. Но этой мечте его не суждено было сбыться. Поэт вскоре умер.
Мы видим, что музыкально-эстетические взгляды Г.Тукая были воспитаны и отвечали народному идеалу красоты. Он, в совершенстве познав этот идеал, был и остался большим знатоком как поэтики, так и мелоса татарских народных песен. Постижение же поэтом татарского народно-песенного творчества было не только интуитивное, но и научное. Тукай, осмысливая его и исходя из своих наблюдений, заложил научные основы татарской фольклористики, тем самым подведя теоретический фундамент и под свое творчество, ориентированное на народ.
(Источник: Исхакова-Вамба Р.А. Тукай и татарская музыка. – Казань, 1997).