Творчество Тукая, его личность и эпоха в татарском
литературоведении, в истории общественной и философской мысли освещены
достаточно глубоко и разносторонне. Выполнением этой благородной,
священной задачи занимались весьма серьёзные и талантливые учёные.
Целая плеяда выдающихся исследователей, среди которых Джамал Валиди,
Хатип Усманов, Гали Халит, Якуб Агишев, Ибрагим Нуруллин, Рафик Нафигов
и Рустем Башкуров, посвятили свои жизни изучению творческого наследия
Тукая. К этому списку нужно добавить имена литературоведов Резеды
Ганиевой и Наипа Лаисова, издавших монографии о двух важных жанрах его
поэзии: сатире и лирике.
Однако тайны творчества Тукая как великого художника безграничны, ибо
он творил, находясь намного выше своей эпохи, и давал оценку
общественным событиям и морали, как бы глядя из будущего. Поэтому не
исчерпывается потребность в том, чтобы вновь и вновь осмысливать
феномен Тукая, исследовать разные грани его творчества.
Тукай оставил огромное творческое наследие, самое большое важное место
в котором занимает поэзия. Его поэтические произведения изучены
обстоятельнее всего. Однако для углубления взгляда на эту область
творчества Тукая необходимо обратиться к пүблицистике, прозе и особенно
к его письмам.
Возьмём формулу общественно-политического идеала поэта, выраженного в его стихотворении «Не уйдём!»:
Самая высокая цель наша — вольная страна, свободная Россия!
Нас не просто сдвинуть отсюда, о черносотенная толпа.
(Подстрочник мой. – Н.Х.)
Это — ответ Тукая на провокационную реплику черносотенцев вроде
Пуришкевича в Государственной Думе России в адрес татарского народа.
Причём это не голос, прозвучавший сгоряча, в пылу полемики. Он выражает
истинную позицию татарского народа и его передовой интеллигенции. И эти
строки сегодня так же актуальны.
Приведённые строки Тукая свидетельствуют о том, что он является
истинным патриотом России. И этот взгляд в нём абсолютно не связан с
тем, что «он является и дипломатом, и политическим деятелем» (вспомним
его письмо С. Рамееву). Это — не конъюнктурный орнамент публикаций, а
его глубокое убеждение.
Об этом свидетельствуют и первые же выступления Тукая в печати. Его
статья о японской войне и её ужасных последствиях «Война и
Государственная Дума», опубликованная в 1906 году в журнале «Ал-гасрел
джадид», поражает политической зрелостью и глубиной экономического
мышления двадцатилетнего публициста. Он искренне негодует, что
безответственные политики и алчные богачи нанесли большой урон России и
русскому народу: «…купающиеся в золоте эти дикари обманом смогли
столкнуть в войне 100-миллионную великую Россию с Японией». «Ныне можно
встретить везде: в сёлах и городах безруких, безногих, оставшихся на
всю жизнь калеками людей…» — горюет он. Поэт рассуждает как патриот
России и как гуманист. Более понятным становится глубокий смысл его
стихотворения «Пушкину»:
Мастерством с тобой сравниться — нет счастливее удела,
Твоя вера, твои взгляды — да моё ли это дело?
(Перевод В.Валиевой)
Поэт предстаёт перед нами интеллигентом и гражданином с широкими
взглядами на мир, которому органически присущ интернационализм. Это
отчётливо прослеживается в публицистике и письмах. В «Рассказе с печки»
приводится беседа поэта с русским крестьянином, в которой Тукай ведёт
речь о важности для страны единства русских и татар. «Мы — русские и
татары — как всегда, — пишет он, — живём дружно и честно ведём дела».
К концу своей жизни Тукай, гениально обобщив историю русско-татарских
отношений, так сформулировал с расчётом на века модель поведения для
своего и русского народов:
На земле России глубоки наши следы,
В её истории мы — зеркало без единого пятна,
С русскими прожили мы, распевая песни,
Обмениваясь языком, словарём, обычаями и моралью…
Будет ли конец этому историческому единству? —
Мы рождены нанизанными на одну нить…
И этот народ не имеет права на равенство?
На общей родине много наших прав.
(Народные надежды в связи с великим юбилеем.
Подстрочник мой. — Н.Х.)
Тукай — поэт-интернационалист, ибо по сути он — национальный поэт. В
сердцевине мыслей и чувств, касающихся русско-татарских
взаимоотношений, находится забота об общественных условиях, комфортных
для существования татарского народа. Эти условия поэт видит в дружбе и
единстве с русским народом.
Горение и дерзание во имя прогресса татарского народа присущи всем
поэтам национального пробуждения. Забота об этом прогрессе и вера в
него являются двигателем творчества у таких поэтов, как Дэрдменд, Сагит
Рамеев, Маджит Гафури и
Наджип Думави. Однако многогранней и полнее всех воплотил это чувство в
себе, конечно, Тукай. Его сердце болит за людей труда, которые
составляют абсолютное большинство народа.
«Остались нынче голодать», — земля-мать причитает,
Над работящими детьми своими горько плачет.
(Осенние ветры. Перевод В.Валиевой)
Он остановится сейчас у тебя, о голодная и лишённая всего деревня! —
Напротив же ветхого дома его — очаг веселья наподобие рая.
Дорогие, свет очей моих, видя это великолепие,
С горечью произносите: «Вот ведь как бывает!» —
семейство угнетённых мужиков.
(Сайфия — дача. Подстрочник мой. — Н.Х.)
Поэт — принципиально против войны, он пацифист по духу. В стихотворении «Слово к зиме» читаем:
Торопись исчезнуть, старый, убегай же поскорей!
Не видать тебе пощады от владычицы полей,
У царицы нет оружья, но зато её полки
Пестрокрылы, и несметны, и летучи: мотыльки!
(Перевод А.Ахматовой)
В татарской поэзии мотив, связанный с мечтой о мире и жизни без оружия, идёт от Кул Гали.
Мировоззрение Тукая полнее раскрывается перед исследователями при
знакомстве с его письмами. На литературный процесс он активно
воздействовал не только своим творчеством, но и через эти письма. Читая
переписку поэта с современниками, друзьями, коллегами по перу,
удивляешься глубине и точности его понимания и познаний в области
поэтического творчества, русской поэзии и мировой литературы. Тысячу
раз прав Джамал Валиди, утверждавший, чго «Тукай достиг самых высоких
вершин, каких только могла достигнуть татарская мысль в начале XX
века». У Тукая как худржника есть свой взгляд на явления русской
поэзии. Например, в одном из писем Сагиту Сунчелею он пишет: «Природный
талант Никитина, по-моему, ничуть не ниже, чем у Пушкина. Только он не
получил достаточного образования и не сумел развить свой разум и дух в
необходимом направлении. А это — важный фактор» (4 марта 1911 года). В
другом письме Сагиту Сунчелею читаем: «Не обращайте внимания на
излишние разглагольствования С. Р. (Сагита Рамеева. — Н. X.) о размерах
и строфике. У нас, у татар, пока ещё не разработаны теория словесности
и разновидности поэтической системы вроде хорея, дактиля и т. д., нет
беды в том, что размер и гармония получаются разные. Необходимы лишь
смысл и изящное выражение… Написанные Тургеневым без ритмических строф
«Отцы и дети» разве проза? Там совсем нет строфических рамок. А между
прочим – поэзия» (последнее предложение написано по-русски. – Н.Х.) (1
января 1911 г).
Вот что писал поэт относительно переводов из мировой литературы Сагиту
Сунчелею: «Похоже, что за «Шильонского узника» взялись, не соизмерив
свои силы. Надо было стараться перевести… так, чтобы получилось красиво
и изящно, не хуже чем в оригинале. Вот Сагит Рамеев перевел «Пророка»
Пушкина, а Ваш покорный слуга перевел «Пророка» Лермонтова. У нас обоих
получилось довольно-таки неплохо. Тем не менее, мы еще не осмеливаемся
взяться за большие поэмы» (4 декабря 1910). А когда Сагит Сунчелей
завершил перевод «Шильонского узника» Байрона, Тукай написал ему: «Если
издательство «Гаср» выпустит в свет «Шильонского узника», я первым
поздравлю Вас с этим успехом» (22 января 1911). Тукай написал
предисловие к изданию перевода поэмы, в котором приветствовал это
достижение: «Был ли хоть один перевод на наш татарский язык, который
дал начало «байронизму» и одарил мир великим и высоким чувством?
Конечно, такого перевода не было. Выполнил же эту задачу Сагит эфенди».
Пути развития татарского литературного языка всегда волновали Тукая. Он
пишет Сагиту Сунчелею: «В Ваших стихах я нахожу провинциальные слова,
отсутствующие в общенародном языке. Не смешивать бы их… Казань я
считаю столицей и татар Заказанья считаю основным народом, который до
сего дня сохранил своё национальное лицо и сохранит его в будущем. Я
желаю, чтобы наша национальная литература была только на их языке и
выражала их дух. Я терпеть не могу употребления Маджитом Гафури
«булмай» вместо «булмый» (9 ноября 1910).
Письма Тукая помогают лучше представить его окружение, почувствовать
его страдания и понять то, что высказывается в его стихотворениях. В
одном из писем Сагиту Сунчелею отражены такие чувства и переживания
поэта: «Тебя я нахожу во всех отношениях искренним человеком. Я сам до
приезда в Казань был так наивен, что интересовался чем-то вроде того,
ест ли, пьёт ли Гаяз Исхаков. Однако после приезда в Казань, увидев
националистов, понял их. К сожалению, они прожужжали мне все уши
словами: «Твои стихи любит народ; оказывается, ты их продал лишь за
такую-то цену, а мы бы дали столько-то и столько-то», то есть алчными
взглядами оскорбляли меня. Бормотали, дескать, «нужно обеспечить себе
будущее». Для меня, поэта, которого всегда воодушевляет и вдохновляет
мысль о нации и национальном, естественно, такие слова оскорбительны.
Зачем мне их будущее? Каждая минута моя стоит всего мира. Мне дорого
настоящее время… Но они не давали мне покоя: «Ты отдай нам
написанное, такой-то издатель тебе мало заплатил, он бессовестный!» Они
меня унижали и давили на меня».
Вот с чем связано стихотворение Тукая «Не стану мелочиться»!
Когда святому делу, словно долгу своему, ты
Жизнь посвящаешь — на тебя накладывают путы:
— Гляди, в какое сложное живём мы нынче время,
В такое время нас держись, иди, как мы, за всеми.
Но преходящи времена, и мир мне тесен бренный,
Пригнуться — значит совершить перед собой измену.
А я стремлюсь туда, где место, время — вечны.
В вечность! Непреходящи красота, свобода, человечность!
(Перевод В.Валиевой)
Письма Тукая шакирдской поры и воспоминания «Что я помню о себе» —
душераздирающие документы. В них предстают беззащитность и
отверженность сироты как «лишнего рта», отсутствие ласки со стороны
старших, нужда в куске хлеба. Его судьба полна лишений и утрат. Голос
сиротского детства звучит нам из стихотворения «Разбитая надежда»:
Мать моя лежит в могиле. О страдалица моя,
Миру чуждому зачем ты человека родила?
С той поры, как мы расстались, стража грозная любви
Сына твоего от двери каждой яростно гнала.
(Перевод А. Ахматовой)
Именно потому, что детство и юность поэта прошли в таких глубоких
страданиях, он сумел отразить горькую долю народа. Неспроста такая
трепетная любовь народа к своему поэту: он, татарский народ, видел в
судьбе Тукая отражение своей исторической судьбы. В его поэзии он
познал всю свою героическую и трагическую историю.
Письма поэта и его проза «Что я помню о себе» запечатлели образы добрых
людей, которые не дали ребёнку погибнуть. Это — две его тётки, семья
Сагди из Кырлая, усыновившие его в Казани Мухамметвали и Газиза (поэт
называет их папой и мамой), тётка и зять из Уральска, двое
родственников из Гурьева и многие другие. Вот как изображает поэт
мягкую, милосердную душу своей тётки Сажиды в доме неродной бабушки: «Я
по сей день храню в памяти, как в тайне от неродной бабушки меня
утешала и ласкала Сажида-апай, а при появлении бабушки она принимала
безразличный вид — как будто ей не было никакого дела до меня.
Вот с той поры та тётка в моей душе запечатлелась ангелом. Если начинаю
её вспоминать, перед взором возникает белым-белый и чистый ангел».
В письме Габдуллы Тукая, адресованном тёте Сажиде из деревни Учили и
датированном 30 июня 1903 года, есть такие строки: «Милосердная моя
апай! Я в могиле не забуду твою доброту, проявленную ко мне в
малолетстве и проявляющуюся ныне. Когда моя мать переселилась в дом
вечности, в доме деда не было никого, кто бы смотрел на меня глазами
милосердия, однако была ты. Обиды, нанесённые той (речь идет о другой,
неродной тетке по имени Гульчира), не уйдут из сердца даже в раю».
Невозможно спокойно читать строки о сиротской доле поэта. Но в них
открываются и душевная щедрость, высокий гуманизм нашего народа.
Несчастное дитя осталось в живых и стало великим поэтом лишь благодаря
величию души простых людей. Не перевелись в народе люди милосердные и
щедрые. Неспроста поэт позже писал:
Разве мало испытал унижений и побоев я — сирота?
Вырастила, погладив по головке, лишь нация моя.
(Подстрочник мой – Н.Х.)
Самое трагичное в судьбе поэта — краткость его жизни. Двадцать семь лет
— это возраст женитьбы молодых парней. А ведь Тукай совершенно не
думал, что так быстро умрёт… Он жил титаническими творческими
замыслами. За два года до своей кончины, 4 марта 1911 года, он пишет
Сагиту Сунчелею: «В голове витает множество замыслов об одной поэме.
Только полностью переварить ещё не успел. Мечта моя вот о чём: на
татарском, в татарском духе, с татарскими героями, хочу создать своего
«Евгения Онегина». Что бог даст». Немыслимо короткая жизнь поэта лишила
татарскую и мировую литературу многих произведений, которые могли бы
стать бесценными шедеврами.
После смерти Хасана Туфана Амирхан Еники писал: «Он ушёл, не досказав
всего того, что хотел высказать. Великие поэты никогда полностью не
досказывают того, что хотели бы сказать миру». Это действительно так.
Но Тукай оставил бессмертное сокровище. Мы с этим сокровищем ощущаем
себя одним из самых богатых народов мира.
Нурмухаммет Шагвалеевич Хисамов — доктор филологических наук, профессор.