К столетию Габдуллы Тукая общественность республики начала готовиться за несколько лет до юбилея. В том числе и редакция журнала «Казан утлары». С 1984 года в течение трёх лет в каждом номере журнала мы печатали материалы о Тукае, стараясь преподнести читателю что-нибудь свежее. Для этого я, как главный редактор журнала, обратился в союзы писателей союзных республик или в редакции их литературных журналов с просьбой высказать своё отношение, прислать материал о великом поэте татарского народа. Статьи приходили, и мы их печатали с чувством благодарности к братским народам и литературам.
Однако произошёл случай, который не даёт мне покоя по сей день. Дело в том, что мы получили письмо из одной прибалтийской республики, в котором сообщалось, что по имеющимся у них переводам произведений Тукая на русский язык нельзя сказать, что он действительно велик, что Тукай им кажется обычным средним поэтом. Этот ответ, наверное, был искренним, честным, хотя и мог бы быть более тактичным. Он заставил меня ещё глубже погрузиться в творческий мир Тукая, жить в его эпохе в качестве его коллеги, разговаривать с ним, спорить, задавать вопросы и получать, как мне кажется, исчерпывающие ответы.
Давайте подумаем: кого из себя объективно представляет Тукай? Он — деревенский юноша, паренёк двадцати шести лет от роду. В царскосельском лицее, как Пушкин, или в университетах, как Лермонтов, Байрон, или, скажем, в благородном училище, как Бараташвили, не учился. В парижах-лондонах не бывал. В министерствах, иностранных миссиях, как Державин, Грибоедов, Тютчев, не служил, на полях сражений, как Петёфи, геройства не проявлял. Он не познал ни материнской, ни отцовской ласки, не успел стать ни мужем, ни отцом. У него никогда не было даже собственного дома. Но этот по современным меркам малообразованный юноша в двадцать лет дерзнул задать самому Всевышнему несколько таких вопросов, которые могут поставить в тупик и высоколобых философов современности:
Почему же ты, боже, столь разными создал людей?
Почему я ничтожней ничтожнейшей твари твоей?..
Иль во мне и начало и устье потока скорбей?..
Иль таит в себе ад эта жалкая связка костей?..
Слышишь, господи? Я вопрошаю, ответь мне скорей!..
Ибо разум мой тёмен, не может он справиться с ней…
Не в моей ли недоле злосчастного мира исток?
Не родиться бы вовсе — так было б, пожалуй, умней…
(Перевод Р. Морана)
По глубине проникновения в суть явлений, по мастерству оформления мысли, особенно в оригинале стихотворения, Тукай предстаёт перед нами как высокообразованнейший, зрелый человек.
Стихотворение «Вопросы» по своей философской глубине, простоте изложения, высокому стилю, поэтическому накалу и страстности напоминает произведения не только древних гениев восточной поэзии, которые как-то были доступны Тукаю, но и гениальное стихотворение Гавриила Державина «Бог»:
Твое созданье я, создатель!
Твоей премудрости я тварь,
Источник жизни, благ податель,
Душа моей души и царь!
Твоей-то правде нужно было,
Чтоб смертну бездну преходило
Мое бессмертно бытие;
Чтоб дух мой в смертность облачился
И чтоб чрез смерть я возвратился,
Отец! — в бессмертие твое.
Все мы хорошо знаем великолепное стихотворение гениального Лермонтова:
Выхожу один я на дорогу;
Сквозь туман кремнистый путь блестит;
Ночь тиха. Пустыня внемлет богу,
И звезда с звездою говорит.
Этот непревзойдённый образ космической тишины, созданный двадцатишестилетним Лермонтовым, завораживает, окрыляет фантазию, вдохновляет. К тому же в этом стихотворении Лермонтов на сто двадцать один год раньше Гагарина увидел: «спит земля в сиянье голубом».
Вот как выглядит подобный образ двадцатилетнего Тукая в переводе Анны Ахматовой:
Свет вечерний тих и ласков, под луною всё блестит,
Ветерок прохладный веет и ветвями шевелит.
Тишина кругом, и только мысли что-то шепчут мне,
Дрёма мне глаза смыкает, сны витают в тишине…
В этой тишине Лермонтов внимает Богу и слышит разговор звёзд, а Тукай слышит, как сказано в оригинале, пение собственных мыслей и чтение ими чего-то. У Тукая космос в нём самом. Космос души поэта по своим масштабам ничуть не уступает вселенскому космосу.
О, взойди, светило мысли! Туча, прочь уйди скорей!
Совесть мёртвую, о солнце, оживи, лучом согрей!..
Мой светильник несравненный, драгоценная свеча!
Что мне светочи вселенной, если ты не дашь луча?
Но самым ярким подтверждением вселенскости души Тукая, как мне кажется, являются строки стихотворения «Разбитая надежда»:
Посчитав тесной клетку мира,
птица души вылетела из неё,
Хоть и создал Бог её в радости,
но для вселенной чужой.
Я цитировал Тукая в подстрочном переводе, так как в целом замечательный перевод Анны Ахматовой не тождествен самым значительным, на мой взгляд, стихам оригинала:
В клетке мира было тесно
птице сердца моего;
Создал бог её весёлой,
по мирской тщете чужой.
Согласитесь, разница ощутимая. Тукай чётко определяет понятие «донья» как мир людей, планету людей, общество со всеми его перипетиями, законами, пороками и достижениями. Именно этот социально-политический мир воспринимается птицей души поэта как тесная клетка.
И она вылетает из неё в безграничную в своей чистоте, беспорочности божественную вселенную, но и там оказывается чужой, ненужной. Поэта в очередной раз посещает душераздирающая мысль:
…О страдалица моя,
Миру чуждому зачем ты человека родила?
В оригинале этот выстраданный одним человеком, но хранящий в себе общечеловеческую трагедию вопрос звучит космически: «Зачем ты произвела в семью вселенной чуждого человека?» Но почему он чуждый в этой, казалось бы, беспристрастной, свободной от мирской тщеты семье? Чтобы ответить на этот вопрос, нужно провести специальное исследование всего творчества поэта. Когда двадцатитрёхлетний Тукай писал вышеприведённые стихи, он наверняка ощущал себя частью великого космоса с его созвездиями, метеоритами, кометами, ибо его образный мир изобилует космическими объектами, звёздными лучами, лунным сиянием… Давайте подумаем, какими же научными знаниями, какой силой фантазии, каким механизмом мыслетворчества, какой дисциплиной ума должен обладать человек, чтобы так пространно, свободно размышлять и писать подобные стихи. Согласитесь, случай этот — из ряда вон выходящий. Но выходящий куда, в какую сторону — в сторону наивности и случайности или в сторону осмысленности и детерминированности?! Неужели всё это лишь результат случайных причудливых соединений фантазий, видений поэта? Нет и ещё раз нет! У нас есть все основания квалифицировать это как встречу с огромным талантом, обладающим неограниченными интеллектуальными возможностями.
Может быть, Тукая посещали великие озарения, какие посещали Архимеда в ванной, Ньютона под яблоней? Но поэтические явления, подобные Державину, Пушкину, Байрону, Лермонтову, Бараташвили, Кандалый, Дэрдменду, Джалилю и, конечно же, Тукаю, невозможно объяснить только озарениями. Человек способен озаряться только в пределах своего интеллекта. В мгновения озарённости в его мозгу могут произойти неожиданные ассоциации, связи, спайки между полузабытыми знаниями, понятиями, в силу чего могут возникнуть яркие, емкие поэтические образы и метафоры подобно следующим: стихи, вспыхнувшие от сияния зубов красавицы; или затеявшие между собой драку рука и разум; или стихи, лежащие ковром под ногами любимой; или душа, покинувшая тело и взявшая направление к своему повелителю; или ресницы, сомкнувшиеся перед любовью, чтоб никогда не открыться перед ней… Таких точных деталей, ёмких образов в оригиналах произведений Тукая множество. Но, к сожалению, в переводах они куда-то делись, унося с собой и ощутимую часть поэтичности стихов.
Может быть, талант и его высшая степень — гениальность передались ему по наследству? Но наука до сих пор таких случаев не знает. Бесспорно, родители одарили Тукая значительными задатками к творческому мышлению. В богатый впечатлениями кырлайский период жизни Габдуллы они развились и превратились в склонность сочинять литературные произведения. Ещё более насыщенная как в образовательном, так и в общественном плане жизнь в Уральске превратила эту склонность в способность общаться с миром при помощи стихов. А в Казани возмужавший критический ум и обнажённые чувства Тукая сомкнулись, и он вспыхнул и засиял как творческая личность.
Это — внешние этапы становления Тукая как поэта. А в недрах этого пути с огромной скоростью шло интеллектуальное, психологическое, творческое, социально-политическое, личностное становление Тукая как гражданина и поэта. Тревожное, тяжёлое детство, сопровождавшееся многократными отвержениями, унижениями в различных семьях, с резкими сменами радости и горя, сделало Тукая с малолетства сверхчувствительным к любым явлениям жизни. А общество постоянно атаковало его душу и мозг своими проблемами. Эти так называемые «мозговые атаки» возбуждали не только его творческую активность, но и жажду самосовершенствования. В результате Тукай, не обучаясь ни в каких институтах и университетах, стал высокообразованным, передовым человеком своего времени, хорошо знавшим не только родную культуру и литературу; но и русскую, персидскую, арабскую, турецкую литературы, чётко ориентировавшимся в политике, экономике, педагогике, шариате. Его сердце, словно сейсмограф, чутко реагировало, мгновенно отзывалось на любое колебание души народа. Его интеллект мог разобраться в любых перипетиях общественной жизни и вынести своё суждение. Его любовь и ненависть стали умными. Огромный творческий талант и мощный гражданин слились воедино в человеке по имени Габдулла Тукаев, и появился великий поэт татарского народа Тукай.
Гёте пишет, что национальный классический писатель появляется тогда, «когда в образе мыслей своих соотечественников он не видит недостатка в величии, равно как в их чувствах недостатка в глубине… когда он сам, проникнутый национальным духом, чувствует в себе благодаря врождённому гению способность сочувствовать прошедшему и настоящему: когда он знает свой народ на высоком уровне культуры и его собственное просвещение ему даётся легко; когда он имеет перед собой много собранного материала, совершенных и несовершенных попыток своих предшественников и когда внешние и внутренние обстоятельства сочетаются так, что ему не приходится дорого платить за своё учение…» Эти слова, как мне кажется, наиболее точно объясняют талант и предназначение Тукая. Одним словом, Тукай родился в то время, когда татарский народ в своём развитии испытывал острую необходимость в гении, способном сконцентрировать в себе, в своём творчестве духовную энергию нескольких поколений, дать этой энергии новое, опережающее время перспективное направление.
Однако гениален ли Тукай? Похож ли он на персонажа его же стихотворения «Гению», принявшего блеск золота за сияние идеала и остановившегося на полпути? Конечно же, нет! А то, что он обладал гениальным поэтическим даром, — бесспорно! Но только этого недостаточно. Научные книги пишут, что «о наличии гениальности можно говорить лишь в случае достижения личностью таких результатов творческой деятельности, которые составляют эпоху в жизни общества, в развитии культуры». Творчество Тукая разве не соответствует такому определению?! Стихи Тукая, отдельные их строки уже много десятилетий являются формулами наших мыслей. Язык его творений лёг в основу литературного языка татарского народа. Его произведения являются фундаментом нравственного, эстетического воспитания нескольких поколений не только татар, но многих тюркских народов мира и России.
До Тукая в татарской мифологии незаметно жило множество разных «абзар иясе», «урман иясе», «албасты» и т. д. Только двух из них — Шурале и Су анасы — коснулся гений Тукая, и они стали сказочными символами татарского менталитета. И в дотукаевской поэзии, и в последующей есть много стихов, которые и красивее, и более певучи, чем «Туган тел». Однако именно песня на стихи Тукая стала неофициальным гимном татарского народа.
Возвращаясь к письму, подвергавшему сомнению поэтическую высоту Тукая, хочу сказать, что гениальность личности трудно определяема поверхностным взглядом, ибо в необычайной простоте нелегко узреть глубокий смысл истории и культуры конкретного народа.
Величие поэта одного народа не может определяться сравнением его произведений с достижениями литературы других народов в силу тех же причин.
Но отрицание роли перевода на другой язык жемчужин национальной поэзии недопустимо ни при каких обстоятельствах, ибо это, в конечном итоге, скажется на имидже культуры целого народа. Почти всё в культуре начинается с поэзии.
И в заключение хочу сказать, что дело перевода произведений Тукая, Джалиля, Такташа, Туфана, Хакима, Баттала и других выдающихся татарских поэтов, прозаиков, драматургов на иностранные языки сегодня нуждается в особом внимании со стороны государства. Об этом не раз говорил и Президент Шаймиев. Это дело должно иметь статус государственной программы республики. Скорее всего, нам нужен специальный центр стратегических изданий. Такой центр можно организовать в Татарском книжном издательстве, которое обладает и редакторско-организационными, и издательскими возможностями, и кадровым потенциалом.
Журнал "Казань", 2006, № 7