Правил некогда в Герате хан по прозвищу Мамат,
Далеко перешагнула его слава за Герат.
Признаваем был на свете первым ханом и патшой,
Собирал с чужих народов хан Мамат ясак большой.
От его ударов бренный сотрясался мир. Земля
Исторгала стон недаром, плачем полнилась не зря.
Но со временем – уж волос в бороде его седел –
Хан, набегами наскучив, отдохнуть решил от дел.
Поубавилась и сила, драться вовсе перестал,
Пять раз на день за намазом – очень набожен хан стал.
Не сравнялся ещё месяц, как ушёл Мамат от дел,
Разлетелась весть в округе: «Хан гератский подобрел!»
Как прознали, что у хана стали руки коротки,
Беспокоить его стали с четырёх сторон враги.
Для покоя государства и надёжности границ,
Чтоб со всех сторон пределы от вторжений оградить,
Принуждён был хан без счёта там теперь держать войска,
Отгоняют денно-нощно от границ они врага.
Не ленятся, но повсюду не управятся подчас,
Неприятель отовсюду, нет покоя ни на час.
Если ждут врага с востока, лезет с запада к ним враг,
А то с севера иль юга, угадать нельзя никак.
Если с гор или равнины со дня на день его ждут,
Смотрят: с моря враг несметный уже высадился тут.
Как тут радоваться хану? В уголку порой рыдать
Или, бросив трон, корону, собирается бежать.
Так, отчаявшись досыта, хан однажды утром встал
И хакима-звездочёта, он же волхв, к себе призвал.
Говорит ему: «Послушай, нет мне помощи нигде,
Покажи своё искусство, помоги моей беде!»
Развязал мешок философ и, тряхнув его слегка,
Достаёт тотчас оттуда Золотого Петуха.
Говорит Мамату: «Славный падишах мой! Ты спасён.
Вот тебе Петух, отныне тебе сторож будет он.
Посади его на крышу, на высокий минарет,
С четырёх сторон он будет охранять тебя от бед».
Маснави*
«Когда нет тебе угрозы, пусть молчит,
Как увидит, враг подходит, закричит.
Нет врага, Петух спокоен. Если ж он
Повернётся вдруг в какую из сторон,
Встрепенётся, закричит: «Кукареку!»,
Шли войска туда, пусть будут начеку».
Хан растроганный не знает, как волхва благодарить.
«Что душе твоей угодно? Что желаешь получить,
Всё получишь, – обещает сгоряча хакиму хан, –
Пожелание любое, как своё, исполню сам».
Видно всё, как на ладони, с минарета Петуху:
Впереди, внизу и сзади, справа, слева и вверху.
Если мир, Петух спокоен, будто нет его, молчит;
Чуть опасность, встрепенётся, как проснувшись, зашумит.
Увидав врага, крылами бьёт, кричит: «Кукареку!»;
Как опасность миновала, снова тихо наверху.
Когда слава прокатилась и проник повсюду слух,
Что в Герате у Мамата сторожит его Петух,
Перестали чужестранцы лезть войною на Герат,
Преградил Петух дорогу им вперёд, как и назад.
Так в спокойствии проходит год, идёт второй,
Мир царит, и ниоткуда нет угрозы никакой.
Просыпается однажды поутру в тревоге хан,
Услыхав: «Беда! Пропали! Караул! Проснись, султан!»
«Что случилось?» – вопрошает у своих министров хан.
«Прокричал Петух на крыше. Знать, идёт войной душман.
Стариков, детей и женщин охватил в Герате страх,
Беспокойство, шум повсюду и смятение в умах».
Не поверил хан; привставши, на мечеть взирает сам:
Золотой Петух упорно на восток повёрнут там.
Живо! Стройся! Марш, пехота! Начинай скорей шагать!
Торопись! На коней, войско! Живо конницу пускать!
Во главе со старшим сыном (сам отвык за этот срок)
Многочисленное войско хан отправил на восток.
Шум затих. Петух спокоен. Снова жизнь пошла на лад.
Успокоился как будто и гератский хан Мамат.
День прошёл, второй и третий. Миновало восемь дней.
Было, не было сраженья, нет ни войска, ни вестей.
Нет вестей. Петух на крыше принялся опять кричать.
Быстро-быстро снарядивши, решено полки послать.
Во главе теперь поставил сына младшего Мамат:
«Разыщи и вместе с братом приходи, сынок, назад».
Дни идут. Проходит снова восемь дней. Что? Как? И где?
Нет вестей. Как в воду канул и второй сын-шахзаде.
Снова страх в Герате. Люди обо всём толкуют вслух.
Беспокоится на крыше и кричит опять Петух.
Третье войско сам возглавил хан Мамат и до зари
На восток взял путь с молитвой: «Да поможет нам тенгри*!»
День и ночь, всё без привала, беспокоится, идёт:
Чем закончится всё дело? Впереди его что ждёт?
Так идут пять дней. Неделю. Нет ни братьев, ни людей,
Ни пролитой крови, нету даже следа лошадей.
На восьмой день на рассвете подошли они к горе,
Разложить решили лагерь, благо лето на дворе.
Тут предстал глазам Мамата на горе большой шатёр,
Сроду роскоши подобной хан не видел до сих пор.
Словно чудное виденье, плоскогорье, и на нём
Тишь, покой, ни дуновенья, всё объято мирным сном.
Что за страшная картина? – Хан, поднявшись, разглядел
Вкруг шатра по всей вершине груды, горы мёртвых тел.
Побежал к шатру скорее хан, предчувствием томим,
Но и в страшном сне не снилось, что открылось перед ним.
Показалось хану, будто здесь смешались рай и ад:
Заколов мечом друг друга, братья мёртвые лежат,
А два рыжих иноходца в окровавленной траве
Недалёко от хозяев добывают корм себе.
Плачет хан навзрыд: «О, дети! Дорогие сыновья!
Два наследных, два последних… Закатилась жизнь моя!»
Плачет в голос с ханом вместе вся пришедшая с ним рать,
Всё живое-неживое принимается рыдать.
Камни чуткие рыдают, причитают, голося,
Преклонив вершины, гнутся, как под тяжестью, леса.
В это время осветился изнутри шатёр, и вдруг
Словно лунное сиянье разливается вокруг:
Из шатра, раскрывши руки, словно ангел два крыла,
Вышла дева и султана, улыбаясь, обняла.
Хан застыл перед девицей, как испуганный олень,
Так пугает ночи птицу лучезарным светом день.
В тот же миг убитый горем ожил хан и ни о чём
С этих пор уже не думал и не помнил ни о ком.
А прекрасная девица его за руку взяла
И, как гостя дорогого, за собой в шатёр ввела.
Взбиты мягкие перины, приготовлена постель,
Всё для отдыха и неги: свечи, золото, пастель.
Источают ароматы всюду разные цветы,
На столах в китайских чашах вина красные. Здесь ты
Пей, лечись и развлекайся, и чего здесь только нет!
Есть от всех болезней средство и бессмертия шербет.
День и ночь теперь проводит хан с красавицей своей.
Быть к его услугам – больше ничего не надо ей.
Яств и ласк разнообразье утомить не могут. Хан,
Околдованный девицей, угождать готов ей сам.
Предаваясь наслажденьям здесь с красавицей своей,
В удовольствиях, веселье проведя у ней семь дней,
Рать по правилам построив, хан с женою молодой
Приготовился наутро путь теперь держать домой.
Известил народ Герата он, вперёд послав гонцов:
«Возвращается с удачей хан Гератский, жив-здоров!»
Весь народ навстречу вышел, нетерпением горя,
Возвращение увидеть своего государя.
Люди хана поздравляют, всем кивает ханбика,
Босоногая ватага посвящает им бега.
Проезжая по дороге, заприметил хан в толпе
С удивленьем и сначала не поверил сам себе:
Старец с ликом лучезарным и льняною бородой,
В головном уборе белом, не мешается с толпой.
«Где-то я его уж видел», и припомнил наконец:
«А, хаким! Здоров? Дай руку! Проходи сюда, отец!»
«Хан, давай же разочтёмся, – говорит ему хаким, –
Договор наш, если помнишь, я-то помню, был таким,
Что по просьбе моей первой пожелание моё
Беспрепятственно и верно ты исполнишь, как своё.
Если так, тогда исполни волю первую мою
И отдай сейчас мне деву луноликую твою».
«Что он мелет, чёрт», – хан этим неприятно поражён.
«Что с тобой, старик, случилось? Ты, должно, с ума сошёл.
Что же, если дал мне птицу, ведь негоже из границ
Выходить тебе, иначе тебя могут оградить.
Я от слов не отрекаюсь, только надо ж меру знать.
Из казны своей пудами могу золото я дать.
Хочешь эту колесницу? В ней четыре колеса
Все серебряные, спицы также, упряжь вся.
Лошадей к ней пару. Сбрую выберешь к ним сам.
Хочешь – будь визирем, или я тебе полханства дам».
«Ничего не надо. Только эта дéвица нужна,
У которой очи – звёзды, а лицо её – луна».
«Тьфу, проклятый чёрт!» – от злости хан затрясся, и на нём
Встали волосы и брови, борода, усы торчком.
«Ты забыл, кто я? К Мамату лезешь с наглостью своей!
Для чего тебе девица? Что ты будешь делать с ней?
Уходи же, не получишь от меня ты ничего!
Прочь с дороги! Вон с порога убирайся моего!
А язык уйми! Иначе я его укорочу.
Моему тебе не стоит попадаться палачу».
Старичок не унимался, спорил с ханом без стыда
И настаивать пытался, дескать, дай. Мамат тогда,
Распалившись не на шутку, изо всех – немалых – сил,
Потеряв давно терпенье, по лбу старого хватил.
Наш хаким упал, и тут же дух на небо отлетел.
В этот миг на город ветер с пыльной бурей налетел.
Наступил черёд и хана: испугался он греха.
Побелел. Девица только хи-хи-хи да ха-ха-ха.
Не до шуток, всё же льстиво улыбается ей хан,
В глубине души встревожен, утешает себя сам,
Мол, подъехали к воротам без помех от старика,
Не видать бы им покоя от него наверняка.
В это время на карету со всего размаху – плюх!
Спрыгнул прямо с минарета и слетел сюда Петух.
Отгоняет хан руками и кричит ему: «Кыш! Кыш!»
А Петух, порхнув, на темя ему сел: «Нет, брат, шалишь!»
По щекам стегает хана, громко хлопая, крылом,
Кукарекает. Все люди: «Что случилось с Петухом?»
Поглядит и клюнет в темя. Глянет, снова тук да тук.
Из кареты в это время хан к народу выпал вдруг.
«Ох!», – вздохнул и тут же помер. Не дыша народ стоял
На одном и том же месте, как приросший, и молчал.
А девица вмиг исчезла, как и не было её.
А Петух где? Где Петух-то? Не видал никто его.
Я всё выдумал, конечно. Да ведь надобно ж и врать,
Чтобы дети понемножку стали в руки книжку брать.
* Маснави — двустишия.
Перевод В.Думаевой-Валиевой
Оригинал на татарском: Алтын әтәч
(Из сборника: Избранное/Габдулла Тукай; Перевод с татарского В.С.Думаевой-Валиевой. — Казань: Магариф, 2008. — 224 с.)