Сон
На передних спит на лапках, смотрит сон и видит мышь,
И во сне с народом этим без работы не лежишь.
Крыса будто убегает, а она бежит за ней,
Догоняет крысу будто и сдавила горло ей.
А поодаль три-четыре кошки ловят воробьёв,
А ещё на крыше будто ожидает их улов.
Тишина, покой. Не лает и собака на дворе,
Сладко спит себе и видит приключения во сне.
Пробуждение
Пробудилась. Долго-долго широко зевает всласть,
Четырьмя ногами об пол упершись, чтоб не упасть.
Так с торчащими усами и поднятой головой
Ото сна она отходит, спину выгнула дугой.
Но глаза ещё прикрыты, всё спокойно, нет нигде
Ни хорошего, дурного, как у кошки на уме.
Эта сонная зевота, лень у кошек и людей –
Это первая работа после сна – всего важней.
Начало мысли и воодушевление
Села просто и красиво. Но возникла мысль в уме,
Поглотила всё вниманье и замкнула на себе.
Неподвижно смотрит в точку, вызывая интерес,
Что теперь её заботит: в мире кошек ли прогресс?
Почему сама собою не даётся в руки мышь?
Для чего у вкусных птичек вырастают как их, бишь?
Или, думает, и тронуть почему нельзя гусей?
Удаётся же порою утянуть что повкусней.
Иль про ужин про вчерашний нынче вспомнила она?
Или думает, что нынче остаётся голодна?
Погоди, чу, что-то рядом шевельнулось за углом,
Мысль ушла, одна охота ей владеет целиком.
Может, это мышь под печкой тонким голосом пищит?
Иль грызёт доску в подполье крыса и доска трещит.
Иль паук успел недавно снова сетку смастерить,
Залетела к нему муха и колеблет эту нить.
Отчего так вдохновилась, я не знаю, кошка вся,
Вижу лишь, что загорелись и горят её глаза.
Пристальное внимание
Широко зрачки раскрыты, как шары, глаза глядят,
Не иначе, что-то где-то очень важное следят.
Яркий свет сияет в доме, зала вся освещена,
В калфаке* хозяйка дома в зеркалах отражена.
У кого-то в этот вечер званый ужин и приём,
И хозяйка быть желает понаряднее на нём.
По причине этой кошке не дала еды она,
По забывчивости этой оставайся голодна!
Не обрадует не только кошку это – никого!
И проткнуть могла глазами в это время хоть кого!
Радость, беда и горе
Улыбается всем видом, сколько радости, гляди,
Пусть весь мир вверх дном, настрою кошки это не вредит.
Словно вертится словечко у неё на языке,
Но до времени в секрете оставляет в тайнике.
Но в чём дело? Перемена в ней уже произошла,
И на сей раз радость кошку несомненно обошла.
Улыбаясь шла навстречу, в том и был её расчёт –
Получить за это мясо, кто же знал, что не пройдёт!
Оказалось, что напрасны и улыбка, и настрой,
Потому теперь горюет всей кошачьею душой.
Жалоба, настороженность и приготовление
Голод мучает жестоко, так никто не покормил,
Слёзы выступили, плачет и мяучит, нету сил!
Муки голода на кошке проступили – существо
Всё её преобразилось, всё страдает естество.
Но какой-то шум, шуршанье там подальше в стороне,
Позабыты сразу слёзы, всё внимание во вне.
Что за шорох и шуршанье? Уши встали, но сидит,
В направленье звука зорко, настороженно глядит.
От чего исходит шорох? Или, может, от кого?
Кто там? Друг иль враг кошачий? Ожидает что её?
Притворное безразличие
Выставляют блюдце с теплым, очень сладким молоком,
Но с полнейшим безразличьем наблюдает всё тайком.
От голодных мучась болей и желания поесть
Неспеша и остранённо подбирается, как есть
Аскетичная суфийка,** к блюдцу, мол, не голодна,
Мол, она высоких правил, ей еда едва нужна.
По причине прочих «правил» доставалось много ей,
Это многое надолго с той поры осталось в ней.
Подготовка к наступлению, сытая леность
Заломив на спину уши, приготовилась к прыжку,
Что бы где ни шевельнулось, ей быть нужно начеку.
Для чего готовность эта? Или где мышиный хвост
Промелькнул и скрылся в норке, сколько ждать, вопрос не прост.
Или тащат на бечёвке там бумажку шалуны,
Но причины в этом роде непременно быть должны.
Как сейчас перед глазами образ кошки у меня:
От еды осоловевши, на боку лежит плашмя.
Наслаждается покоем, сытой леностью она,
Потихоньку, долго-долго закрываются глаза.
Не будите её, дети! Не мешайте кошке спать.
Как проснётся, то-то вдоволь наиграетесь опять!
Счастье материнства
Что за счастье! Как посмотришь, умиляется душа,
Обретаешь сердцем радость, оживёт любовь, дыша.
Как она, лаская, холит, лижет, пестует дитя:
«Свет очей моих, сыночек, как жила я без тебя!»
Из бегуньи резвой, юной стала матерью она,
О живом душа печётся, тайной нежности полна.
Напряжённая мысль и отдохновение
Вся внимание, вперила бесконечно долгий взгляд,
Что у кошки за проблемы? Отчего глаза горят?
В голове от мыслей тесно, что рождаются как раз,
Тот понять её не сможет, кто не видел этих глаз.
Утомившись до предела от упорных, долгих дум,
Обретёт отдохновенье, наконец, кошачий ум.
Над двумя нависла палка головами, просто жуть,
Разве палке было жалко кошек хоть когда-нибудь?
Обе жалки и боятся страшной палки над собой,
Только страх одной отличен от пугливости другой.
Отбивается от палки, когти выпустив, одна,
А другая в бегстве ищет избавленья от врага.
Наслаждение и счастье, зло и страдание
Гладят голову, по шерсти спину гладят – хорошо!
Как приятна ласка кошке, ласки хочется еще!
Разливается по кошке радость счастия и от
Преизбыточного счастья приоткрыт у кошки рот.
Подлезает головою под ладонь, уже слеза
От такого наслажденья выступает на глаза.
До чего же жизнь прекрасна! Хорошо на свете жить:
Что себе ни пожелаешь, всё к услугам – есть и пить.
Так оно, конечно, только не всегда удобна жизнь,
У неё беда и радость ходят вместе, как ни кинь.
То на хвост наступит кто-то, ни с того и ни с сего
По спине камчою вздёрнут, не захочешь ничего!
От побоев и ушибов всё нутро её давно
Пережитым злом и болью и страданием полно.
И восстала, встала дыбом злой обидой на ней шерсть,
Каждым мускулом и мукой проступила в кошке месть!
Всё кончено
Что ж ты, жизнь, так беспощадна? Так недавно весела,
Так игриво здесь ходила, кошка нынче умерла!
Эта весть окрест, наверно, облетела быстро всех,
И сейчас в подполье, верно, уже празднуют успех.
То-то радуются крысы, веселятся и поют:
«Пропадай теперь, злодейка, похозяйничала тут!»
Эпитафия
Путь окончила здесь бренный, перешла ты в мир иной,
Божьей милостью всеблагой обрети в нём свой покой.
Хоть творила ты при жизни много горестей мышам,
Будь спокойна, не оставят без призренья тебя там.
Как стараньями твоими пресекалась порча здесь,
Так хорошего в тетради,*** может, будет перевес.
Всё же как тебя на свете не хватает нам подчас,
Не боятся даже пчёлы, а не то что мыши нас!
Мне, бывало, в стары годы утешением была,
Как, бывало, забавляла твоя милая игра.
А когда с тобой порою расшалимся вовсе мы,
Руки будто бы кусала мне совсем небольно ты.
Когда громким храпом с печки оглашал избу хыр-хыр
Старый дед, неподалёку ты спала: мыр-мыр, мыр-мыр.
Иногда случалось если, что утащишь невзначай
Ты сумсу, кусок бялиша, и тебя гнала энкяй:
«Ах, негодница, воровка!» – со слезами я бежал:
«Мама, мама, только кошку, я прошу, не обижай!»
Пролетели наши годы, те деньки уж далеко,
Отличить врага от друга в этой жизни нелегко.
Пусть аллах тебя пригреет и не даст тебе скучать,
В судный день, мурлыча громко, выходи меня встречать.
*Головной убор, расшитый бисером или жемчугом.
**Суфий, благочестивый аскет.
***Тетради, в которых ангелы ведут учёт поступков верующего.
Перевод В.Думаевой-Валиевой
Оригинал на татарском: Мияубикә
(Из сборника: Избранное/Габдулла Тукай; Перевод с татарского В.С.Думаевой-Валиевой. — Казань: Магариф, 2006. — 239 с.)