Оказалось, что за семь лет, прошедших словно в полусне, мною
написано порядочно-таки стихотворных произведений. Эти стихи,
размещённые по мелким сборникам, распространились по всему
тюрко-татарскому миру. Несмотря на то, что ни один из этих сборников не
переиздавался более двух раз, они разошлись даже весьма широко. И
повсюду мои стихи приведены как пример того, что «не у одних только
казахов, но и у нас есть теперь хороший стихотворец». Так было. Прошло
время. Утекли воды.
Сравнение моей личной жизни с «полусном», приведённое выше, разумеется,
понятно людям, которые являются свидетелями того, как именно провожу я
свои дни в Казани. Если кому и непонятно, то в этом нет беды. Нужно
просто подождать. Придёт время, и каждого писателя, его самого, его
слова и личную его жизнь разберут до последней ниточки.
В том моём времени «полусна» я иногда просыпался, к тому же вполне
освежившимся. В такие мгновения, словно вишнёвую косточку в сапоге или
развязавшийся шнурок ботинка, я успевал почувствовать какое-то
неудобство в верхнем слое моей жизни. Да что толку: несчастливый сын
несчастливой нации, пленный соловей несчастливого угла, бедолага, я,
снова приняв от кого-нибудь яду, возбуждаюсь, снова вижу сон. Да,
родные мои, эти пробуждения для исправления моей жизни и для
испрямления дороги к идеалу ничего серьёзного и основательного дать не
могли.
Но зачем прятаться за иносказания, когда можно говорить прямо?
Что мучило и беспокоило меня порой во время моих пробуждений,
так это то, что в разных моих сборниках до сегодняшнего дня
среди народа нахально живут мои стихи, которые ни я сам, ни душа моя,
ни совесть и вся моя жизнь не принимают. Мучило то, что, по
причине того, что я не могу сей же час взять их да и сжечь и отправить
в ад, они как будто бы громко надо мной смеются. Но потом опять, к
глубокому моему сожалению, я погружался в сон.
Ехал ночь, ехал день, до конца прошёл плетень. 1913 год, я проснулся. Проснулся для того, чтобы навеки не уснуть.
Ишак ли, конь ли под тобою был,
Узнаешь скоро, как осядет пыль.
Узнал. На ишаке я был. Глупец сам и от рождения чуждый миру. Истины мои ложны, вода моя – дым, святыни – растопка для ада.
Когда во время моих «сновидений» я был ограблен догола и
жестоко обманут в жизни, я думал про себя: не надо плакать,
Аллах укажет мне путь. Едва открыв глаза, воспользовавшись первыми же
минутами, сразу же взялся я мести и чистить «поэтическую комнату»,
которую не мёл семь лет, целых семь лет.
Ну и сору же там было! Какие-то «американизированные» «Вечерние азаны»,
по-телячьи глупые подражания турецкому бормотанию. Набор слов наподобие
«Шакирд, или одна встреча», будто и не из человеческих уст вышедшие
подобные мерзости…
И такое хранилось в моей духовной комнате семь лет! Тысячи раз позорясь
перед народом, некоторые из них издавались дважды по 5 тысяч и, один
Аллах знает, сколько раз были прочитаны. По какой причине лежали они в
моей комнате 7 лет? По той же причине, по какой мерзавцы и чёрные силы
явились причиной их написания.
Когда голова проясняется и не видишь «сон», не желаешь терпеть в своей
комнате ни одного неприятного тебе человека, а не то что целую артель,
как те мои «стихотворения». Наконец, избавился. Всё вымел. «Подобно
пыли, улетучились они». В комнате моей остались только те, кто «мне
дорог», «дорогие мне стихотворения».
Встречаясь на жизненном пути, люди, с которыми я знакомился и
дружил, просили иногда, чтобы я дарил им сборники стихов. В других
городах просили выслать наложенным платежом, готовые заплатить столько,
сколько я запрошу. Чтобы я, проклинающий невозможность по разным
причинам прекратить продажу этих сборников в магазинах, своими руками,
мол, всё равно нос у него заложен, настоящему другу вручил дохлую
кошку? Нет, слава Аллаху, нет! «Отдавая любимую вещь, не сподобишься
святости».
Я хорошо знаю, что этими стихами, от которых я теперь отказываюсь
и избавляюсь, делалось много попыток задеть мою честь. В газеты,
журналы «Время», «Идель», «Шура», в другие издания писали статьи.
Просили напечатать. Если бы они меня мне самому и людям представили
этими стихами и громко смеялись бы над оклеветанным моим образом, они и
в самом деле достигли бы своей цели. Однако редактора, вдохновившие
меня в начале моей работы, в середине работы не отдали меня на
посмешище. «Статьи» не были напечатаны. (Умрите от злости!)
Благодарю и книгоиздателей, которые, отказавшись печатать разные книги обо мне, защитили мою честь.
И редакторы, и книгоиздатели знали, что моё теперешнее сознание и самооценка выше этих стихов.
Я и сам, всё более приближаясь к своему пожеланию «Заболеть хотя бы что
ли!», всё ждал времени, чтобы как-то вычистить мою духовную комнату, и
надеялся, что Аллах даст мне путь.
Вот Аллах открыл мне путь, я освободился, чтобы прибрать мою «комнату».
Уже и чисто подмёл. Эй, тюркское дитя в любом уголке земли! Учёный,
философ, падишах или нищий! Теперь я не стыжусь впустить тебя в мою
комнату, кто бы ты ни был; я могу сам, нахваливая свою книгу
стихотворений, подарить её тебе.
Ещё совсем недавно я дрожал, когда кто-нибудь доставал из кармана мой
сборник. Когда начинали читать мои стихи перед людьми, я убегал без
шапки.
Однако после трудностей наступает облегчение.
В ближайшее время я решил издать сборник в 400 страниц с рисунками и стихами, которые я сам отобрал и люблю.
Аллах да поможет мне исполнить моё желание.
Перевод В.Думаевой-Валиевой
(Из сборника: Избранное/Габдулла Тукай; Перевод с татарского В.С.Думаевой-Валиевой. — Казань: Магариф, 2006. — 239 с.)