Порой в слезах единственному другу
Я изливаю горестную муку.
Раскрою тайны и открою душу,
Страдание и горе обнаружу.
И никого нет для меня дороже
И верю, что меня он любит тоже.
И кажется: для любящего взора
Не может быть ни вздора, ни позора.
Глаза его светятся состраданьем,
Озарено лицо его сияньем.
Тогда откуда-то исходит голос:
“Не верь на свете никому на волос.
Ты видишь лишь, что у него снаружи,
Сокрыты глубоко чужие души.
Сиянию лица и глаз свеченью
Ты придаёшь неверное значенье.
Ты беды, горести ему поверил
И искренне сочувствию поверил.
И, облегчённая, душа воспряла
И всё вокруг, сверкая, засияло.
А свет сочувствия и пониманья –
То блеск твоих же слёз и ликованья.
Искать участья – тщетное старанье,
Никто не знал любви и состраданья.
Твой друг? И эта предстоит наука:
О подлости и вероломстве друга”.
И, потрясённый, я тогда сникаю
И сокрушённо к голосу взываю:
– Скажи, о голос! Ты звучишь так странно,
Ты голос ангела или шайтана?
И отвечает голос, словно рокот:
– Не обессудь. Я – старый горький опыт.
Перевод В.Думаевой-Валиевой
Оригинал на татарском: Ачы тәҗрибә авазы
(Из сборника: Избранное/Габдулла Тукай; Перевод с татарского В.С.Думаевой-Валиевой. — Казань: Магариф, 2006. — 239 с.)