В снежной мгле возник и вышел из тумана Шурале,
Жду, беззвучен и недвижен, что на сей раз на уме.
Перво-наперво мне в шапку пальцы длинные вдавил,
Не проходят пальцы в шапку, мех в себя не пропустил.
Стал тогда искать рукою мне лицо пощекотать,
Не с моею кислой миной от щекотки хохотать.
После этого принялся тыкать в шею мне перстом,
Обмотал я прежде шею толстым вязаным шарфом.
Спину пальцами прощупав, растерялся неспроста:
Кабы летняя рубашка! Шуба зимняя толста.
Будто важным делом занят, испытал щекоткой грудь,
Не найдя, оставил, чтобы отыскать хоть где-нибудь.
Я как есть сама капуста. Каждой вещи семь слоев.
На хребте ту тяжесть лошадь ощутила бы своем.
Стал теперь руками шарить он на поясе, но там
Всё узлы одни и путы, не развяжет сам шайтан.
Как щекоткой ни старался он пронять подошвы ног,
Ничего не получилось, глух был валеный сапог.
– До чего в лесу и поле ты привязчив, Шурале!
Так слоняешься без дела и без пользы по земле.
Где тебе проникнуть к телу! Уж на что мороз горазд,
Прогоняла лисья шуба брата вашего не раз.
На меня за это злобу затаил мороз с тех пор,
Наказал теперь бурану отомстить за свой позор.
После этих слов в тумане он растаял и исчез,
Только смех его визгливый прозвучал, где дальний лес.
Он же баловень природы: утром, вечером и днем
Ищет смеха он. Посмеет худо кто сказать о нём?
Перевод В.Думаевой-Валиевой
Оригинал на татарском: Көтмәгәндә
(Из сборника: Избранное/Габдулла Тукай; Перевод с татарского В.С.Думаевой-Валиевой. — Казань: Магариф, 2006. — 239 с.)